Уважаемые читатели! С этого номера мы начинаем публикацию серии очерков о так называемых городах-призраках – поселениях, которые по той или иной причине были оставлены жителями, хотя из документов, справочников и пр. их никто не удалял, и они до сих пор числятся в существующих. Заострим ваше внимание, что именно этим «города-призраки» отличаются от поселений, утративших по той или иной причине городской статус, о которых мы рассказываем в рубрике нашего журнала «Исчезнувшие города».

Начинаем нашу серию с поселка Курша-2, что на севере Рязанской области, полностью выгоревшем вместе с жителями. Об этом пожаре мало кто знает. И хотя с тех пор минуло почти девяносто лет, жители мещёрских лесных селений о том далеком и чрезвычайно жарком лете до сих пор вспоминают с содроганием.

Неподалеку от Спас-Клепиков в рязанской Мещёре есть небольшой городок Тума: красивая ампирная церковь, музей узкоколейки, которая не действует уже больше десяти лет, и своя история, за пределами района почти никому не известная.

Рабочий поселок Курша-2 на реке Курша основали на лесозаготовках в нескольких километрах от старого села Курша в 1924 г. В 1927 г. сюда протянули ветку узкоколейки, чтобы вывозить лес. К началу 1936 г. в Курше-2 жило более тысячи человек. Также там проживали и рабочие из соседних деревень Култуки и Голованово – именно до Голованово и тянулась узкоколейка.

Своим появлением Мещёрская узкоколейка обязана лесному пожару. В 1893 г. в окрестностях села Криуша прошел большой низовой пожар, и правительство объявило торги поврежденным лесом по 10 копеек за квадратную сажень. Сначала горелый лес расчищали при помощи лошадей, но скоро стало ясно, что вывезти такое количество древесины гужевым транспортом невозможно; так и появился проект Рязанско-Тумской узкоколейной железной дороги, строительство которой поручили Московскому обществу для сооружения и эксплуатации подъездных путей. Узкоколейная железная дорога шла от Трансмещёрской магистрали до Курши-2, а затем до Лесомашинного и Чаруса. Поезда доставляли древесину в Тумскую, где ее обрабатывали.

В поселке была железнодорожная станция, электрическая лесопилка, деревообрабатывающее предприятие, школа, магазин, медпункт и только что построенный Дом культуры, который планировали открыть 7 ноября.

Кстати, довольно странное название села и поселка рязанские историки объясняют просто: история села Курша связана с выходцами из Великого княжества Литовского. В качестве погоста Курша упоминается в 1620-1630 гг., но люди поселились здесь куда раньше — их называли куршаками, «литвой головастой» и «литвой некрещеной». Рязанский историк Борис Горбунов писал, что это были потомки пленных воинов, захваченных во время одной из литовско-московских войн.

Литовские же историки предполагают, что куршаки — это свита, в конце XIV в. отправленная в Рязанское княжество с Евфросиньей, дочерью великого князя Литовского Ольгерда, которая вышла замуж за князя Рязанского Олега. Так или иначе, все исследователи связывают жителей средневековой Курши с одноименной балтийской народностью. Отголоски ее названия слышны в таких топонимах, как Куршская коса, Курляндия и Курземе.

Лето 1936 г. выдалось рекордно жарким. К концу июля температура воздуха достигала 37°С. Из райцентра поступали распоряжения проверить пожарное оборудование, пахло дымом от горящих торфяников, горел лес в районе поселка Лесомашинный.

Непосредственной причиной пожара считается искра от паровоза, упавшая в поселке Чарус. Возгорание возникло 1 августа, огонь сразу локализовать не удалось, и к вечеру 2 августа горело уже около 1 000 га леса. Кроме того, пожар мог быть вызван сухой грозой 2 августа. Лесной пожар распространился на север, усиливаясь и превращаясь в верховой или низовой пожар — яростное пламя, которое уничтожает лесную подстилку. Как описал очевидец, «лес не горел, а взрывался», и «огонь с рёвом пронесся по лесу, и его скорость была настолько высокой, что едва ли кому-то удалось спастись». Тот же источник сообщил об огненных торнадо и клубах черного дыма, поднимавшихся на огромную высоту. Другие свидетели сообщили, что скорость огненного шторма составляла около 30 км/ч. Но Култуки уцелели — поле, отделявшее деревню от леса, не дало пожару добраться до нее. Тогда жители деревни поняли, что огненный шторм направлялся прямо на Куршу, которая находилась в 3 км от них и была окружена сосновым лесом.

Справиться с пожаром самостоятельно в Курше-2 не могли. В тот же день в поселок пришел очередной пустой грузовой состав из Тумы — вывозить заготовленную древесину. Поездная бригада предлагала забрать из Курши женщин и детей, но диспетчер распорядился отогнать вагоны в тупик и начать погрузку леса. Эта работа растянулась на несколько часов, и драгоценное время было упущено. Опасность стала очевидной только тогда, когда огненный шторм достиг поселения. В поезде не хватило места, чтобы эвакуировать всех охваченных паникой поселенцев, и сотни людей были вынуждены остаться на станции. Беглецы сидели на сцепных устройствах вагонов, на паровозной топке и на грузе из деревянных брёвен. После отправления поезд доехал до моста через канал к северу от Курши-2. Но там увидели, что мост уже горит. Когда поезд попытался объехать мост, он загорелся. Поезд оказался в ловушке и сгорел почти со всеми пассажирами и грузом, и только 29 человек смогли спастись. Те, кто выжил, побежали прямо на стену огня и спаслись с серьезными ожогами, а те, кто остался в поезде и в канаве, примыкающей к железной дороге, были убиты.

Пока разворачивалась железнодорожная катастрофа, люди, оставшиеся в Курше-2, искали способы спастись от огня. Некоторые из них зарывались в песок, накрываясь мокрым одеялом. Другие прятались в колодцах, кто-то нырял в пруд и пережидал на небольшом островке посередине, другие укрывались во рвах и выгребных ямах. Те, кто прятался в колодцах, погибли, когда огонь охватил деревню, и были погребены под обрушившейся древесиной. Когда огонь двинулся дальше, в деревне уцелел только деревенский магазин, а 78 человек выжили, 75 из которых получили ожоги разной степени тяжести. Когда пожары утихли, всё, что осталось, — это сожженный ландшафт, разрушенные дома и обугленные трупы повсюду. После пожара в поселке уцелел только магазин. К вечеру полоса огня растянулась на 40 км в длину и на 20 в ширину. В Курше-2 выжили 78 человек, 75 из которых получили ожоги. Уцелевших собрали в деревне Верея.

В результате огненного шторма заживо сгорели 1200 человек, в том числе лесорубы (некоторые из которых были наняты из близлежащих деревень), их семьи, железнодорожники и солдаты. Но так же быстро, как вспыхнул, 2 августа уже 4 августа, пожар так же быстро и прекратился из-за сильного ливня. К тому же, стих ветер, а пожар достиг полей. К 6 августа горело лишь несколько торфяников, на тушение которых прислали красноармейцев. Некоторые очаги тлели до весеннего половодья.

Газета «Новая Мещера» наутро выпустила небольшую заметку, в которой говорилось, что погибли 250 человек. Чуть позже, 16 августа, на заседании парткома объявили о 313 погибших. По данным архивов ЗАГС Московской области, из числа жителей Курши погибло 264 человека. Однако в Туме было приказано вырыть 1000 могил для захоронения жертв в Курше-2, но их не хватило, чтобы всех похоронить.

Точное число жертв неизвестно — на лесозаготовках кроме вольных из соседних деревень работали репрессированные. Руководитель рязанского «Мемориала» Андрей Блинушов сообщил, что в архиве правозащитной организации есть справки ОГПУ и ВКП(б) по Тумскому району. Согласно этим документам, на лесозаготовках здесь широко использовался принудительный труд священнослужителей и верующих.

Вот что писал в оперсводке начальник Рязокротдела ОГПУ Извеков: «Ввиду переполнения пересылок (пересылочных тюрем) в Рязани, было принято решение оставлять кулаков и священнослужителей на местах для проведения работ на торфяниках и лесозаготвках». Слова Извекова подтверждает и записка секретаря Тумского райкома партии Бегишева: «Для нашего района характерным является выступление религиозного порядка; во всем остальном мы схожи с другими районами. События, о которых я расскажу, разыгрались вокруг Тумской церкви, причем величайшая ошибка была допущена и с нашей стороны. На торжественном заседании, посвященном 12-й годовщине Красной Армии, было вынесено постановление закрыть Тумскую церковь. (Меня там не было). Много выносилось на этот счет разных постановлений, но церковь оставалась открытой. Рабочие на собрании решили закрыть церковь. Нам, говорят, нечего ждать, мы сами закроем ее и поставим верующих перед совершившимся фактом. А церковь эта обслуживает 14 деревень, и из них только четыре вынесли решение о закрытии и вызвали другие деревни. Дополнительно совершена еще глупость; было на собрании объявлено — «завтра в 9 час. утра будем закрывать церковь, все приходите на закрытие». И «все» пришли: и кто хочет закрывать, и кто не хочет. Собралась толпа. Те, кто не хотели закрытия, остались около церкви шуметь, а те, кто были за закрытие, пошли в народный дом выбирать комиссию принять церковь. Последних в самой Туме было больше, но дело в том, что много недовольных стеклось из окрестных деревень. Верующие стали просить, чтобы в этот день дали служить попу. Поп вышел и сказал, что он служить не может. Публика разошлась. На следующий день договорились попа послать на лесозаготовки. (У него есть трудгужповинность, и в первую очередь она ложится на кулацкие элементы)».

Почему на лесозаготовках трудились не только священники, но и бывшие крестьяне из соседних деревень, объясняет циркуляр № 612 от 30 января 1930 г., подписанный руководителями Рязанского округа Тимофеевым, Штродахом и Волковым: «Цифры и темпы коллективизации округа за последние 10 дней «ни в коей мере» не достаточны, так как к 20 января коллективизировано только 21% хозяйств. Местным органам было «категорически предложено»: «максимально развить темп работы», отбросить разговоры «еще успеем», «принять все меры и мобилизовать все силы», чтобы к первому марта 1930 г. вовлечь в колхозы не менее 75% хозяйств».

К 16 февраля 1930 г. процент коллективизации по Тумскому району достиг 95% — в первую очередь, за счет массового выселения «кулаков». По инструкции Рязанского окружкома, у зажиточных крестьян следовало изымать наделы, лошадей, дома и исправный инвентарь.

Советские СМИ намеренно скупо освещали эту трагедию: было опубликовано лишь несколько кратких заметок; единственным напоминанием об этом событии была братская могила рядом с руинами локомотивного депо.

Лидия Смирнова, одна из выживших в катастрофе, в интервью «Новой Мещере» вспоминала: «Утром 3 августа из Тумы поступила телефонограмма — принять меры по эвакуации нетрудоспособного населения. Однако с эвакуацией произошла задержка, поезд стоял на погрузке и на станцию прибыл только к обеду. Вагоны были загружены кругляком так, что были прогалы, в которые и усаживали людей. Несмотря на попытки остановить состав, понимая, что дороги уже может не быть, поезд все же тронулся. В тот момент, когда состав отходил от станции, огонь уже вплотную подобрался к поселку. В тот день было ветрено, и низовой пожар перешел в верховой. Скорость пожара 30 км/ч (около километра за две минуты). Прошло всего несколько минут, как поезд добрался до одного из мостков через реку Кадь. Мост к тому моменту уже горел и, не выдержав веса груженого состава, рухнул под паровозом, после чего состав сошел с путей. Часть людей оказались зажатыми бревнами и погибли на месте, многие кинулись убегать от огня или пытались укрыться в придорожной канаве — их огонь настиг буквально в 200 метрах от места аварии. Выжить удалось лишь тем, кто побежал навстречу огню и, несмотря на ожоги, сумел проскочить через огненную стену. Остальные же задохнулись и сгорели заживо». Из тех, кто отправился на поезде в Туму, уцелели 29 человек.

Еще один свидетель пожара, житель деревни Култуки Григорий Ефимович Клейменов рассказывал: «Он несся по лесу со страшным ревом. И скорость его была такая, что убежать из леса в тот день мало кому удалось. Огонь накрыл косарей, грибников, лесорубов. Возчики леса, как потом оказалось, распрягли лошадей и пытались вскачь уйти от огня. Все живое погибло: коровы, лошади, лоси, мелкие звери и птицы. Караси сварились в лесных бочагах. Стена огня шла по борам с ревом и бешеной скоростью. Казалось, лес не горел, а взрывался. Вихри огня и черного дыма поднимались высоко вверх. Пожары от падавших сверху огненных «шапок» начинались в разных местах. Мне казалось тогда: весь мир занят огнем. Деревня наша, отделенная от леса болотцем и полосой поля, задыхалась в дыму. Из всех домов барахлишко повыносили, ждали, вот-вот где-нибудь вспыхнет. Горела рожь, дымились сухие луга. Деревню пожар миновал — поле остановило огонь, он пошел лесом, влево от нас. И тут мы опомнились: а Курша? Она в трех километрах в лесу. Как раз через Куршу прошел огонь. Кинулись… Курши нет! Поселок лесорубов Куршу-2 огонь снес подчистую. А люди? Ведь каждый день по узкоколейке ходили поезда, сотнями кубов таскали к центральной магистрали лес. И в тот день на станции стоял очередной паровичок, ждал, когда его загрузят древесиной. Неужели нельзя было вместо сосновых стволов посадить на платформы людей, хотя бы женщин и детей, вывезти их подальше, пока опасность не минует? Оказалось, что нельзя! План должен быть выполнен. Оказывается, народное добро, это не люди, это — уже спиленные древесные стволы, и их надо спасать в первую очередь. Так сказал диспетчер станции — официальный представитель советской власти в поселке, и люди подчинились, и стали грузить платформы лесом. Когда даже до диспетчера дошло, что огонь идет прямо на поселок и его не остановить, было уже поздно. Женщины с малыми ребятами гроздьями полезли прямо на платформы с бревнами, поезд дал гудок, пошел, неторопливо набирая скорость, но по узкоколейке сильно не разгонишься, и огонь оказался быстрее. Когда паровик дошел до моста через реку, там уже все пылало. Машинист пытался проскочить мост, паровоз загорелся, пламя перекинулось на платформы с лесом…».

Аким Петрович Храпчиков в те дни работал на Воронцовском лесоучастке Тумского района, а его семья жила в Курше: «Лето было сухое. Начались лесные пожары. Все были брошены на борьбу с огнем. К нам на помощь в то время прибыла воинская часть из Ковровского гарнизона. 3 августа был очень сильный ветер, который перекидывал огонь на десять метров вперед. Ну, а лес сухой — вспыхивал, как порох, и никакая сила не могла остановить огонь. Нам была дана команда вывозить все нетрудоспособное население с Воронцовского поселка на станцию Дубровка. В 12:00 мне передали телеграмму о том, что в пожаре на Курше сгорели все родные и родственники. С разрешения начальника я поехал в Куршу. Поселка не осталось, сгорело все. Я старался по обгоревшим трупам найти своих родных, но никого из них узнать было нельзя. От детей оставались одни кости. В этом пожаре на Курше сгорела моя мать Анна Николаевна, братишка Георгий семи лет, сестра Настя девяти лет, мой дед Николай Федотыч, бабушка Алёна, жена брата моей матери с двумя детьми. Брат моей матери, Дмитрий Николаевич, сильно обгорел, которого я нашел в больнице «Снохино». У него обгорели все подошвы ног, обожжены руки, лицо, голова. Один год и шесть месяцев он пролежал в Москве в институте. Выздоровел».

Когда информация о пожаре в Курше дошла до Москвы, на место трагедии приехал Михаил Кульков, заместитель Никиты Хрущева, на тот момент — секретаря Московского областного комитета ВКП(б) (Тумский район в то время относился к Московской области). Кулькову поручили организацию похорон. Начался поиск добровольцев для похоронной команды. В Туме заказали 1 000 гробов, но они быстро закончились. В центре поселка у бывшего паровозного депо вырыли ров, а в помощь похоронной команде прислали бойцов Красной Армии. Для могильщиков привезли «бочку вина» — «пейте сколько влезет, только похороните людей»; мужики вылезали из рва, делали глоток-другой и спускались обратно. По окончании работ над братской могилой установили крест, в послевоенные годы крест заменили на железобетонный монумент, но после еще одного опустошительного пожара 2010 г. от него остался лишь остов. На траурном митинге речь зачитал Хрущёв. Пообщаться с погорельцами в Туму приезжал и председатель ВЦИК Михаил Калинин.

На заседании Политбюро ЦК ВКП(б) 16 августа 1936 г. было объявлено, что в результате пожара погибло 313 человек и еще 75 получили тяжелейшие ожоги. Политбюро распорядилось предать суду по обвинению в преступной халатности директора лесокомбината, его заместителя, технического руководителя, главного инженера, председателя Тумского райисполкома, секретаря райкома ВКП(б) и начальника лесоохраны.

Советские средства массовой информации того времени умолчали о трагедии и ее масштабах.

Пострадавшие получили бесплатно по 35 кубометров древесины на восстановление жилья, однако вскоре власти одумались, и Тумский райисполком постановил «обязать Тумский райлесхоз и райфо взыскать с колхозов и колхозников корневую стоимость бесплатно отпущенного леса в конце 1937 года».

Нельзя сказать, чтобы пожар, погубивший более тысячи человек, стал неожиданностью. Еще за шесть лет до катастрофы областному начальству докладывали о постоянных возгораниях вдоль узкоколейки. Причина — пренебрежение к требованиям противопожарной безопасности при обслуживании паровозов. В информационной сводке № 10 административного отдела Рязанского окрисполкома от 18 июня 1930 года говорилось: «Секретно. Председателю Рязокрисполкома. С наступлением весеннего периода наблюдаются частые случаи пожаров около лесовозной ветки КУРША-ЧАРУС. Пожарами уничтожается пило-лесоматериал и дрова, принадлежащие Москвотопу Тумского района, а также и горит лесоматериал. (Экспорт.) Причина возникновения пожаров та, что паровозы ветки не предохранены в противопожарном отношении, как полагается, и отапливаются дровами, почему от искр проходящих паровозов и возникают пожары, которые за последнее время принесли убытки на 20 000 р. Горят и госфондовские леса. Администрация лесовозной ветки и ее хозяйственники мер никаких не принимают и о случившемся никого не ставят в известность. По данному случаю УРО было возбуждено уголовное дело по обвинению должностных лиц лесовозной ветки по ст. 111 УК, но Райком в лице секретаря Бегишева предложил дело в уголовном порядке прекратить, и положение на ветке остается прежнее, отчего получаются убытки».

Известно, что после пожара в Курше перед судом предстали директор лесокомбината Гавриил Субботин, его заместитель Петр Закурдаев, а также технический руководитель, главный инженер, председатель Тумского райисполкома, секретарь райкома Бегишев и начальник лесоохраны; по решению суда их перевели на другие участки работы с обязательством загладить вред.

После войны поселок восстановили, правда, таких размеров, как прежде, он уже не имел. Железнодорожную ветку Курша — Чарус разобрали в 1956 г., но Курша-1 оставалась довольно крупным поселком. Здесь еще работали лесозаготовители, была пилорама, но после пожаров 1972 г. поселок расформировали, а людей расселили — кого в соседние Култуки, а кого в Ветчаны. Лесозавод был закрыт только в 1990-х гг., после чего сосед сгоревшего поселка-призрака тоже начал пустеть. Пассажирское сообщение на участке Гуреевский — Голованова Дача прекратилось в 2008 г., и Курша-1 осталась без постоянного населения, только летом в нее приезжали грибники. Во время сухого лета 2010 г. поселок выгорел полностью во второй раз

В тех же лесных пожарах сгорел деревянный крест на братской могиле в Курше-2. В 2011 г. на месте трагедии установили «мемориальный комплекс», состоящий из дорожного знака с перечеркнутой надписью «Курша-2», гранитной информационной доски и двухметрового креста, по-прежнему деревянного. Его открытие состоялось в годовщину 75-летия пожара по инициативе Лидии Абловой, потерявшей в огне бабушку, мать и брата с сестрой. Во время церемонии освящения креста впервые прошла панихида по погибшим.

Пожар в Курше стал вторым по количеству жертв от лесного пожара в истории человечества, уступив только пожару в Пештиго (штат Пенсильвания, США) в 1871 г., когда сгорело заживо от 1500 до 2000 человек.

Сегодня попасть в Куршу достаточно сложно. Единственный автобус ходит в Ветчаны (это примерно 9 км от Курши) из Тумы по четвергам, дальше — грунтовка, проходимая только на внедорожнике.

Виктор Юнак